Вот, перевела!
Так-с… Три вечера работы. С главной проблемой – катострофической нехваткой наркоманского сленга – кое-как справилась. Переводила рассказ не слишком дословно, иногда немного перестраивала предложения и небольшие абзацы, чтобы по-русски звучало естественнее. Но в целом отвечаю за достоверность каждой фразы ) Смею надеяться, что содержание передано практически на 100% ))
Приятного прочтения! ))
Без тебя
Автор –
Дэл (!

)
Джеймс.
Как бы Мэйн не хотел хотел потанцевать с ней, он не мог заставить себя потревожить такую красавицу. Ее прекрасно сложенное тело парило совсем по-детски, мягко, плавно подчиняясь ритму. Ее невинность была обворожительна; ее красота - умопомрачительна. Мэйн знал, что ее рассердило бы это наблюдение исподтишка, эти взгляды украдкой, но живущее в его взрослом теле юношеское любопытство заставляло его забывать о последствиях. Да и он ведь просто смотрел. Ее глаза сверкали, напоминая ему океан, необъятный в своей красоте и загадочности. Легкий бриз играл с копной ее волос. Длинное полупрозрачное платье прикрывало ее стройное тело, чуть поблескивавшее от испарины. Казалось, она слишком прекрасна, чтобы быть настоящей. В эту секунду минутной эйфории Мэйн подумал, что она единственная женщина, которую он когда-либо любил по-настоящему. Ее глаза сияли. Она, должно быть, услышала меня, - подумал он, когда она вдруг повернулась в его сторону. Ему не хотелось нарушать эту красоту – просто созерцать. Ее пухлые губы приветливо улыбнулись. Музыка заиграла громче…
Он ощутил острый прилив паники, когда понял, какая из его песен была эта. Холодный пот выступил на коже, и ужас поглотил его. Реальность пошатнулась и в глазах потемнело. Ему стало трудно дышать. Отчаяние охватило и сжало в тисках каждый мускул худого тела. Но сильнее боли был его страх. Непреодолимая волна ужаса захлестнула его, когда он двинулся к источнику музыки. Все вокруг потеряло свои естественные очертания; стены, пол, воздух стали словно призрачными. Чем громче становилась музыка, тем сложнее было передвигаться. Ему нужно было переставить диск... но ноги словно окаменели. Он не успевал. Дуло пистолета было уже у ее виска.
БАХ!!!!
Мэйн проснулся в поту. В его горле застрял немой крик. Последние шесть часов он провел в алкогольно-наркотической коме, которая позже переросла в глубокий сон. Сон был редким удовольствем, которого невозможно было достичь, не прибегая к искусственным мерам. Спал ли он шесть часов или шесть минут – кошмар всегда прорывался в его сон. Ни снотворное, ни антидепрессанты ни помогали ему. Он написал песню, которая стала его извечным проклятьем. Трясущимися руками он смахнул с лица пот и вытер пальцы о простыню. Серебряные и золотые браслеты на запястьях звякнули. Он взглянул на электрический будильник, стоящий на черной тумбочке со встороенным холодильником. На будильнике лежала полупустая пачка Марльборо. Он уставился на зеленые электронные цифры, но не мог разобрать, что они показывают. В любом случае, не имело значения, который час; его время стоило денег других людей. Рядом с часами было нечто поважнее, чем деньги или время. Он медленно сел. Усталый взгляд изучал черное покрытие стола в поисках драгоценного коричневого порошка. Были сгоревшие спички, окурки, пустые bindles (
не знаю, как это сказать – что-то, где были «расфасованы» наркотики; что-то типа стеклянных пузырьков), но наркоты не было.
Не важно. Ему в любой момент могли привезти еще. Сидя на краю постели, Мэйн склонился и открыл дверцу холодильника. Внутри оказались несколько банок Budweiser, пищевая сода и охлажденная бутылка Dom Perignon. Он схватил холодную банку и одним глотком осушил ее наполовину. Так было с ним каждое утро. Его головная боль сразу поутихла. Хотя он не желал признавать это, пора было возвращаться к жизни. Он знал, что скоро ему надо быть в студии, но ему не хотелось. Кроме того, его последний альбом, «В одиночестве», был записан более месяца назад. Сейчас подходило к концу его сведение. Если Мэйну понравится то, что он услышит, он одобрит это и альбом будет выпущен в запланированный срок. Если нет – его будут переделывать, пока он не даст согласие. Раз так, тогда на кой черт он, Мэйн, вообще им нужен?.. Он долго откладывал это, но наконец встал.
Ванная, как и спальня, была в запущенном состоянии. Разбросанная одежда, кремы, мусор, кассеты, полотенца были повсюду. Найдя биде, он подавил в в себе приступ тошноты и… (
пи-пи, в общем, сделал 
). Он направился обратно в спальню, чувствуя себя скорее роботом, облеченным в живую плоть, чем человеком. В низу живота он ощущал ставшую уже привычной тупую боль. Эта прореха в его здоровье, как и множество других, должно быть, была результатом его полного излишеств образа жизни. Кроме украшений, на Мэйне были надеты только короткие шорты. Спотыкаясь, он подошел к шкафу, достал из него сшитые специально для него под заказ черные кожаные штаны и переоделся. Обнаружив висящее в шкафу темно-фиолетовое шелковое кимоно, надел и его. В шуфлядке шкафа был граммовый пакетик кокаина. Измучанный музыкант сгреб длинным ногтем мизинца содержимое в кучку и несколькими вдохами втянул в себя этот «аспирин рок-н-ролла». Кимоно показалось неожиданно холодным его потеплевшей коже. Не озноб ли, подумал он, и понял, что это так. Его лихорадило постоянно. Он допил пиво, швырнув банку куда-то в сторону корзины, которая и без того была переполнена пустыми банками. Уставясь в большое, в полный рост, зеркало, измотанный мужчина едва мог узнать отражение. Конечно, длинные светлые волосы и татуировки выдавали его, но каким же изможденным он выглядел. Мэйн выглядел как человек, которому самое место на больничной койке. Его некогда привлекательное лицо было нездорово бледным, осунувшимся и ничего не выражало. Неопрятная щетина топорщилась на бодбородке, и изумрудного цвета глаза уже не сияли драгоценными камнями, а больше напоминали обычную зеленую бижутерию. Он хотел выпить.
Последние четырнадцать из двадцати восьми лет своей жизни он провел «на дне бутылки». Подростковые вечеринки с пивом и вином постепенно уступили место водке и рому в ночных клубах, и в итоге осталось одно неразбавленное виски. Выходя из спальни, он мыслено помолился своему святому покровителю, Джиму Биму, прося, чтобы что-то оставалось в баре. Золотистый свет разливался по плотным темным занавескам. Прошлым вечером по гостиной прокатилось что-то вроде небольшой войны. Повсюду полные пепельницы, разбросанные бутылки из-под спиртного, пустые и полупустые пачки сигарет, пивные банки. Несколько запорошенных кокаином обложек CD. Мэйн попытался вспомнить, кто тусовался здесь вчера, но не смог. Пустая пачка сигарет Kool говорила о том, что здесь побывал один из его многочисленных наркодилеров Джейми Джазз. Не составило труда увидеть связь между пустыми bindles в спальне и Джейми. Джейми был типичным голливудским подонком, поставлявшим кокаин, крэк и геру озабоченным знаменитостям, делая деньги на их слабостях. Мэйн попытался найти другие улики, которые указали бы ему на то, кто еще был здесь вчера, но безрезультатно. Он проскользнул за смежным с кухней баром и открыл дверь в кабинет. Там было несколько нераспечатанных бутылок спиртного. В желудке что-то нервно шевельнулось. Что если среди них нет виски? Он порылся в куче бутылок, пока не нашел нужную. Вздох облегчения вырвался из его груди, стоило ему сорвать с бутылки крышку и сделать спасительный глоток. Запах виски был для него тем, чем является для многих аромат свежего кофе. «За тебя, любовь моя» - вслух произнес Мэйн, поднося бутылку к губам.
Как это всегда происходило, за одним глотком следовал другой. Отхлебнув несколько раз, Мэйн почувствовал себя значительно лучше. Он поставил бутылку на полку и направился к холодильнику. Как бы он хотел просыпаться уже пьяным… Он взял еще один Budweiser и вернулся обратно в захламленную гостиную. В голове глухо шумело. Он не мог разобрать, от кокаина это или просто жужжание кондиционера. Если бы он только вспомнил, что за день сегодня, он бы знал, придет ли горничная. Она бы могла принести похмелиться. Музыкант сел на диван, взял телефонную трубку и набрал 411.
- С вам говорит оператор. Ваш город?
- Лос Анджелес.
- Слушаю вас.
- Какой сегодня день? – просто спросил Мэйн, зажигая сигарету.
- Что?
- Какой день недели?
- Сэр, я оператор.
- Мэм, вы информационная служба, а я задал вам вопрос, - поправил ее Мэйн. Раздался приглушенный смешок. Через секунду она ответила:
- Среда, сэр.
- Спасибо, - ответил он и положил трубку. Сегодня горничные не ходят. Не слишком хорошее начало дня. Он расправился с пивом, докурил и понюхал еще кокаина. Спустя несколько секунд замешательства он вспомнил, где у него были большие зеленые пакеты для мусора, и принялся разгребать мусор. Продвигаясь по просторной квартире, он собирал все, что не было прикреплено к полу и выбрасывал. Бутылки и пустая посуда скоро наполнили пакет так плотно, что он близок был к тому, чтобы лопнуть. После десяти минут этой хаотичной уборки помещение стало понемногу приходить в порядок. Кроме этой квартиры у него еще было по одной в Манхэттэне и Хьюстоне. Он редко бывал в своем особняке на Голливуд Хиллз, так же как и в доме в Мои. Оба этих места хранили слишком много воспоминаний о ней. Именно в доме на Голливуд Хиллз они с Элизабет Эстон проводили большую часть времени вместе. Так как мысли Мэйна начали предавать его, снова возвращаясь к ней, он инстинктивно двинулся к бару и достал бутылку виски. Он мог позволить себе думать о ней сколько угодно, если у него была эта «подстраховка». При всех его деньгах, славе и успехе, самым сложным оказалось сохранить такие простые вещи, как дружба и любовь. Он никогда не желал причинять никому боли, тем более кому-то из близких, но именно им он почему-то всегда причинял самую сильную боль. Он вовсе не собирался совершать зла намеренно, но в его жизни под микроскопом, под пристальным взглядом всего мира, каждый его проступок, в частной или публичной жизни, раздувался до неприличных размеров и преподносился в таком виде в вечерних новостях. Личные промахи и оплошности для элиты недопустимы. Нередко он молча страдал, загнанный в ловушку собственной славы, покуда не ощущал желание вырваться вон из этой клетки. Но клетка простиралась насколько хватало глаз, и он не видел края. Все, чего хотел Мэйн – это быть собой, хорошим или дурным. Как ни старались все доктора, психологи, терапевты, поклонники в конце концов - вся его свита помочь ему, он лишь забирался все глубже в свой кокон, отчуждаясь от самого же себя. Он часто раздумывал, кто же он есть на самом деле. Является он очередным номером безопасности (
без понятия, что такое security number), автоматически полученным при рождении, или подлинным олицетворением всего общества? Феномен он или лишь видимость? Он – плод своего собственного воображения? Или просто еще один кирпичик? Поймет ли он когда-нибудь свое предназначение?
Он ломал голову над тем, почему его отношения с Элизабет терпели крах бесчисленное количество раз. Словно ученый, которым он никогда не был, он анализировал различные ситуации, продумывал слова, которые ему стоило сказать, взвешивал свои поступки, о которых лучше бы никому не знать. Когда дело дошло до секса, почему же Элизабет не поняла, что то, что он сразу слинял из спальни, не означает, что он не любит ее? Секс был похож на ролевую игру. Он никогда не принуждал ее к верности, и в то же время в глубине души знал, что если бы она спала с кем-то еще – это причинило бы ему боль. Еще какую! Но при этом он сам не мог ограничиться только одной женщиной. Он хотел брать от жизни все. Он старался быть честным с ней, но пришел к заключению, что некоторые вещи лучше оставлять в тайне. Секс был непреодолимой страстью – такой же, как сцена. Разная публика, как и разные партнеры, была вызовом, и он старался каждый раз по-новому, чтобы сорвать овации. Он был зависим от жажды острых ощущений так же сильно, как от наркотиков. Даже имея империю в своем распоряжении, он не мог за деньги купить себе ни любовь, ни счастье, ни душевный покой. Ни Элизабет. Оглядывая большую гостиную, сильно разочаровавшийся артист пригляделся к модной отделке помещения. Ни один из предметов интерьера, за исключением немногих, значили хоть что-то для Мэйна. Ничего из всего этого фуфла не было настоящим. Это были награды за игру, которая не имела смысла. И он устал от игр.
Острая боль в левом ухе заставила его вернуться в темный коридор от сцены к гримерке. Внутри его звенящей головы надрывались громкоговорители, разжигая огонь и гремя взрывами. Это было одно из последствий рок-н-ролльной жизни, нарушение слуха. Приглушенное жужжание длилось всего несколько секунд, но воспоминания о последнем концерте с его бывшей группой, Suicide Shift, никогда не померкнут. По какой-то причине, которую он нее помнил, Элизабет не смогла посетить заключительное шоу тура. Группа провела на гастролях большую часть тех пятнадцати месяцев, дав более 285 концертов. Каждые пару недель Мэйн брал ее с собой в один из городов, где он выступал, и она оставалась с ним на несколько ночей. Заключительный концерт каждого тура – важное событие. Это был первый гастрольный тур Suicide Shift как самостоятельной группы, и Мэйну хотелось разделить этот опыт с ней. Это шоу было кульминацией многих изъезженных миль, проведенных в труде часов, и празднество, завершающее его, было, несомненно, заслуженным. Он звонил ей несколько раз, предлагая заказать ей билет, пытаясь убедить ее – но она не смогла.
Концерт являл собой два часа наэлектризованного безумия. Конечно, Мэйн употребил огромное количество наркотиков и алкоголя до и во время концерта, как и на любом из выступлений, но это возбуждение флоридской толпы, а также уверенность в том, что позже он сможет отсыпаться хоть месяц, послужили дополнительным толчком. Во время каждого своего соло он пытался превзойти самого себя. Каждый раз, когда он подходил к микрофону, чтобы исполнить бэк-вокал, в его горле ревело виски. Для него это был рок-н-ролл во плоти. Четырехтысячная толпа подтверждала это неистовыми аплодисментами.
После заключительного выхода на бис пришло время вечеринки. Мэйн затянул к себе в номер двух легких на подъем девиц. Запершись в ванной, вколол себе немного героина. Не такое количество, чтобы отрубиться, но ровно столько, чтобы чувствовать себя круто. А две сексапильные девчонки дадут ему почувствовать себя еще круче. С трудом стянув в себя влажные замшевые коричневые трусы, он отдался наконец обеим уже обнаженным женщинам и оргия началась. Наркотик затуманил и без того неясную память Мэйна, но он мог вспомнить, как в комнату вошел очень пьяный Питер Терренс. Барабанщик группы перепутал номер Мэйна со своим. Опьяненный триумфом Мэйн предложил ему одну из девиц. Терренс ответил, что найдет себе сам, и вышел. Menage-a-trois продолжилось
(«семейка на троих» по-французски 
). Немного спустя раздался стук в дверь. Думая, что Терренс передумал, Мэйн крикнул, чтобы заходили. На пороге стояла Элизабет. Поддавшись импульсу, она сорвалась из Лос Анджелеса в Майами, чтобы быть с ним. Произошла некрасивая сцена. Элизабет ушла в расстройстве и истерике. Это было началом конца их отношений.
Мэйн очнулся от воспоминаний. Его колено громко хрустнуло, едва он вытянул ноги и потянулся за телефоном. Он нажал кнопку. Номер Элизабет все еще был внесен в память телефона, и периодически он нажимал эту кнопку, чтобы в очередной раз послушать гудки вызова в трубке. Также в память были занесены телефоны звукозаписывающей компании, его менеджера, трех участников его теперешнего коллектива Mayne Mann Group и нескольких наркоторговцев. Не получив ответа от Элизабет, он нажел другую кнопку. Его браслеты звякнули друг о друга, и несколькими секундами позже он услышал ответ.
«Да?» – в трубке раздался вялый голос.
«Это я» - ответил Мэйн, глотая; кокаин спускался вниз по его горлу.
«Мой главный клиент (непереводимая игра слов: в оригинале – «main man», что созвучно имени главного героя ))), - голос Джейми звучал, как пищание кассового аппарата, - что от меня требуется?»
«Вверх и вниз». Кокаин и героин.
«Без проблем. Ты же помнишь, что я сделал для тебя прошлой ночью?»
«Да». Он не помнил.
«Ты должен мне три куска за все то добро, чувак» - напомнил на всякий случай наркодилер.
«Заплачу, будь уверен. Если не найду наличных, я дам тебе свою кредитку и ты снимешь с нее сколько нужно»
«Хорошо. Скоро буду» - сказал Джейми таким тоном, будто делает Мэйну одолжение, и повесил трубку.
«Чертов урод» - пробормотал про себя Мэйн.
Он зажег сигарету и взял еще пива. Громко щелкула крышечка, и пузырьки взметнулись вверх. Он с интересом понаблюдал, затем подошел к черным занавескам и потянул шнурок, пуская в комнату свет. «Пошла ты на…» (
в оригинале очень милая фразочка «Fuck you very much » )))) – громко произнес Мэйн сощурившись и вытянув средний палец в небо. С его балкона открывалась широкая панорама Города Ангелов, хотя большую часть времени Мэйн держал шторы задернутыми, отказываясь быть частью окружающего мира. В квартире он был в безопасности. У дальней стены, притиснутый в угол так плотно, что клавиши из слоновой кости едва ли не выглядывали в соседнюю комнату, стоял старинный Steinway. Мэйн провел за инструментом немало приятных часов, и даже когда он не играл, пианино вдохновляло его своим видом. Это был мастерский, изящный инструмент. Рядом с пианино на полках располагалась коллекция из полдюжины винтажных гитар: Les Paul, Stratocaster, Telecaster. Он хранил дома те гитары, которые были для него особенно важны.
Прозвенел звонок, пробуждая Мэйна от размышлений. Он подошел к двери и открыл входную дверь внизу нажатием кнопки. Через пару минут Джейми Джазз был у него в квартире. Дюжины платиновых и золотых пластинок украшали стены. Они были плодом многих лет сочинения, записи и борьбы. Его сочинительство песен шло от внутренней боли, и наиболее медленные, блюзовые песни были особенно связаны с личными переживаниями. Именно этими композициями он гордился больше всего и считал их достойными выдержать проверку временем. Быстрые же, более хард-роковые песни зачастую не несли в себе особого значения. Увы, без Элизабет эти награды не были наградами. Мэйн вздохнул про себя и пошел в спальню. Под одним из платиновых дисков находился сейф. Он снял диск со стены, набрал нужную комбинацию и открыл сейф. Внутри были драгоценности, ценные бумаги, более четырех тысяч долларов наличными, (
какой-то freebase pipe) и заряженный Магнум 357. Он взял несколько купюр и вернулся в гостиную, оставляя сейф прикрытым, но не запертым. Джейми сидел на черном кожаном диване, положив ноги на мраморный кофейный столик. Он был одет в Мэйновские спортивные брюки с логотипом Suicide Shift и преспокойно примерял куртку. Также он позволил себе угоститься пивом.
«Сколько всего?»
«Включая прошлую ночь? Шесть» - ответил Джейми, возясь с висящим на поясе пейджером.
Мэйн вручил ему шесть купюр и положил остальные в карман брюк. Джейми понял по его лицу, что тот мечтает остаться в одиночестве и забить дозу.
«Звони, если что понадобится» - сказал Джейми, уходя.
Едва захлопнулась дверь, рассудок Мэйна напряженно заработал, но тело отказывалось двигаться. У него на руках были наркотики, но вместо того, чтобы найти шприц, он возвратился в спальню. В сейфе было кое-что более посильнее этой его зависимости. Он приблизился к сейфу и потянул на себя дверцу. Внутри был фотоальбом с дорогими ему воспоминаниями о Kodachrome (
?). Оставив наркоту на неубранной табуретке, он повалился на кровать и начал листать альбом в кожаном переплете. Запечатленные на снимках образы и чувства были настолько живыми, что пробудили в нем жизненные силы, но при этом и тягу к самоубийству. Элизабет пробуждала его интеллект и одновременно заводила его сексуально. Она заботилась о нем по-матерински, когда он болел, а случалось это не редко. Ее внутренний мир был открыт, чего так пытался избегать он. Ее красота, как духовная так и физическая, была его желанием; и все же когда она принадлежала ему, он делал все мыслимое и немыслимое, чтобы потерять ее.
Он открыл вторую страницу. Он сбился со счета, сколько раз он мастурбировал, глядя на это фото. Чуть ли не каждый день. Это был случайный ее снимок, сделанный им во время отдыха в Лас Вегасе. На фотографии она улыбалась, и ветер развевал ее длинные волосы. За ее спиной был отель Caesar’s Palace, в одном из пентхаусов которого они вдвоем провели лучшую часть тех двух недель. Это было типичное туристическое фото, но ее улыбка на нем заводила Мэйна. Она была так далека от боли. Мэйн готов был на все, чтобы она хоть раз подарила ему еще такую же улыбку. Он готов был на все, чтобы ее губы, ее тело, снова были рядом.
Он расстегнул пуговицу кожаных брюк. Прежде чем заняться самоудовлетворением, он потянулся к встроенному в тумбочку холодильнику и взял неначатую бутылку Dom Perignon. Бутылка открылась с громким хлопком, из горлышка поднялась струйка пара, но жидкость не пролилась.
Приложившись к бутылке, он пролистал фотоальбом, тщательно избегая последней страницы. Он редко заглядывал на последнюю страницу. По обыкновению, почти сразу вернулся на вторую. Опустошив бутылку на две трети, он спустил штаны и трусы и вылил остатки шампанского на свои ладони. (
Госпадя, что сказала бы моя учительница по английскому… 
) Это было частью ритуала. Они с Элизабет любили выпить хорошего шампанского. И вот оно снова их объединяет… Стоило ему взять в руки (

) свой влажный… эмм…, как мысли потекли рекой. Однажды за ужином она сказала ему что-то, что вдохновило его на написание одной из самых прекрасных песен за всю его карьеру. «Я не могу с тобой и не могу без тебя» - послышалось ему так живо, будто было сказано только вчера. Слова лились на бумагу быстрее, чем он умел писать. Мэйн пришел к выводу, что этим он выразил все то, что происходило между ними. Песня «Без тебя» не была оправданием; это было его видение истории. Это было откровение от рок-н-ролла, проданное тиражом в три миллиона копий, возглавившее чарты и вознесшее Mayne Mann Group на рок-пьедестал. Он предлагал Элизабет половину полученного за песню гонорара, объясняя это тем, что без нее не было бы песни. Она вежливо отказывалась. Начался тур группы, билеты на концерты распродавались задолго до самих выступлений. Когда гастроли привели группу в Лос-Анджелес, Мэйну отчаянно захотелось увидеть ее. Неважно, сколько женщин у него было, неважно, как его называли, он готов был на все ради нее, только не дать ей незаметно выскользнуть из его жизни.
Он звонил ей десятки раз за те двое суток, оставлял на автоответчике послание за посланием. Хотя она никогда не отвечала, он оплачивал огромные счета. Она не объявлялась.
После выступления Мэйн поклялся, что не совершит одну и ту же ошибку дважды. Он быстро принял душ, переоделся в сухое и вышел, проигнорировав послеконцертную попойку. Он ехал с шофером к дому Элизабет. Подъезжая к ее дому, он позвонил ей прямо из лимузина. Ответил ему, как обычно, автоответчик.
«Элизабет, я знаю… я надеюсь, что ты там. Я уже внизу, и я хочу увидеть тебя, даже если для этого придется выломать дверь. Если ты собираешься вызвать полицию – что ж, вызывай. Я ничего не требую от тебя. Я и не заслуживаю ничего… Черт, я ведь даже не знаю, что сказать тебе, кроме того, что ты все еще мне нужна. Словами не исправишь то, что я натворил, но черт… это же в прошлом! Мне правда очень нужно увидеть твое лицо…»
Слова все еще звучали у него в ушах, и он думал, правильно ли он выразил все, что хотел сказать. Уже слишком поздно – подумал он уже внутри здания. Это был редкий раз после концерта, когда он был трезв. Поднявшись на лифте к ее этажу, он услышал знакомую музыку. Чем ближе он подходил к двери, тем громче она звучала. Затем… по коридору эхом раскатился грохот выстрела, и его тело лихорадочно колотнуло. Он подбежал к ее квартире и без раздумий шибанул плечом по деревянной двери. Он увидел Элизабет на диване истекающей кровью, с размозженной головой. На залитом кровью столике перед ней стоял автоответчик, шариковая ручка и несколько смятых листов бумаги. Он стоял над ее телом, раздавленный. Как это могло случиться?.. Он всегда любил ее. Опустошенный, он медленно подошел к надрывающемуся стерео. «Без тебя» была поставлена в режим повтора. Он подумал о том, сколько же раз до этого она успела прослушать эту песню, и выключил музыкальный центр. И тут он заметил оставленную рядом с автоответчиком записку.
Одна пуля, гласила забрызганная красным записка.
Содрогаясь в конвульсиях, Мэйн закричал во всю силу легких, и слезы свободно текли по его лицу. Как будто спустили с привязи дикого зверя. Казалось, от его рева лопнут стекла в окнах. В его висках пульсировала боль, а вся голова словно налилась свинцом. Она убила себя из-за того, что они расстались, или потому, что он не давал ей покоя? Неужели эта песня, одна из немногих самостоятельно сотворенных им вещей, довела ее до этого? Происходит ли это все действительно наяву? Затем в его голову пришла другая мысль. Он взял пистолет из ее руки и приставил к своему виску.
Он хотел присоединиться к ней.
ЩЕЛК.
Барабан был пуст. Элизабет знала, что ей понадобится только одна пуля.
Мэйн вырвался из этого кошмара и сразу же погрузился в другое воспоминание. Его взору предстала знакомая комната в Лас Вегасе, где они проводили медовый месяц, и он почувствовал неожиданное облегчение. Постель была растрепана, а Элизабет лукаво улыбалась.
«Чем бы ты хотел заняться?»
«А?» - растерянно переспросил Мэйн.
Они уже выпили несколько бутылок шампанского и дважды занимались любовью.
««Чем бы ты хотел заняться?» - переспросила она, дразня его.
Мэйн решил подыграть ей. Если бы она оставила за ним право выбрать, что они будут делать после, он бы, пожалуй, не упустил шанса воспользоваться ее великодушием.
«Ну, можешь подойти ко мне сюда и сказать,что любишь меня; а можешь просто отсосать у меня» (
мамочка, прости меня

)))
На ее лице отразилась радость. Слова вроде «любишь» всегда срывались с его языка крайне неохотно. Она улыбнулась еще раз и начала медленно спускаться вниз, к его талии. Его возвращение к жизни не заставило себя долго ждать. Несколькими минутами позже, ощутив, что он достиг нужного уровня возбуждения, Элизабет взглянула снизу вверх на него, своего мужчину, и самым эротичным тоном, на который только была способна, произнесла:
«Я люблю тебя»
Мэйн с тихим стоном кончил. Мощный всплеск эмоций дал ему разрядку, но оргазм не принес удовольствия. Не приносил уже давно. Он отшвырнул фотоальбом в сторону и распластался по кровати совершенно убитым, уставившись в потолок. На долю секунды ему показалось, что он слышит аккорды «Без тебя», но это было только игрой воображения. Его изнуренное тело, казалось, пролежало в таком положении целый год, прежде чем он поднялся. По крайней мере наркотики на столе были реальными. Все необходимое ему было перед ним. Под часами хранился шприц и почерневшая чайная ложка. Рядом был наполовину пустой стакан воды и зажигалка. В ложке он развел нужное количество героина и воды, потом нагрел зажигалкой донышко ложки, чтобы смесь стала однородной. Дрожащими руками он добавил кокаина, и вмазка была готова. Будучи знаменитостью, он не мог позволить себе иметь обколотые руки. Он обычно колол в тыльную сторону предплечья или в ступни. Иногда он также колол себе в шею, но сейчас было не то время, чтобы мешкать. Как професиональный иглоукалыватель, он ввел иглу шприца во вздувшуюся вену.
«Круто» - пробормотал он, разглядывая свою руку и ощущая, как доза распространяется по телу.
Он снова рухнул на кровать. Он был вымотан допингом и эмоциями. Хорошая вещь, чтобы смыть все тяготы. Мощным волны наркотического забытья увлекли его. Несколько минут спустя он осознал, что его рука соприкасается с чем-то. Он медленно развернулся. Альбом с фотографиями был открыт на последней странице. На этой странице был вложен некролог о Элизабет и открытка с соболезнованиями. Слезы, которые он сдерживал с того самого дня, заструились по щекам. К обычно бледному лицу прилила кровь, и он почувствовал, что его силы испаряются. Он захлебывался в горечи, но не ходел сдаваться жалости к самому себе, и чувствовал себя от этого еще хуже. Он сел, тяжело дыша, и в голове его отдавался эхом вопрос. Почему она должна была умереть? Ответа не было. Он вскочил на ноги. Почему все так паршиво? Он пошел в гостиную. За виски.
Почему?
Он любил ее так сильно.
Почему?
Он предлагал ей половину гонорара. Половину. Это было целое состояние, но она отказалась.
Почему?
Он пытался исправиться. Он пытался быть хорошим по всем стандартам общества. Он пытался осмыслить все, что произошло с ними. Он хотел, чтобы она любила его, но в итоге сам ломал все к чертям.
Почему?
Он хотел снова стать нормальным, но это было невозможно.
Почему?
Он хотел ощутить, как раньше, близость Элизабет, но она была мертва. Это потрясло его хрупкую душу, и на долю секунды неумолимая логика подсказала Мэйну, что и тело жалеть нет нужды.
«АРРРРРРРРРРРРРРР» - проревел он, круша комнату, как безумец. Удары кулаков и ног обрушивались на беззащитные стены и мебель. Он замахнулся со всей силы, и кулак пробил большую дыру в слое штукатурки. Он смел лампу в восточном стиле со стола и швырнул ее через комнату. В бешенстве метнул мраморную пепельницу в панно на стене, сломав оба предмета. Тяжело дыша, весь в алкогольном поту, он схватил платиновый диск и разбил его, разметав осколки стекла. Раскрошенное стекло на полу мерцало, как песок под солнцем. Как бы не крушил Мэйн гостиничные номера за всю свою карьеру, он никогда не трогал гитары. Это было табу… до сегодняшнего дня. Он подошел к коллекции гитар, схватил Стратокастер 68 года выпуска за гриф и бил, пока корпус из красного дерева не превратился в груду щепок. С каждым актом разрушения ему становилось немного легче. Он подошел к очередному платиновому диску и, собравшись с духом, саданул правым кулаком по стеклу. Кровь хлынула из руки, которая была застрахована на круглую сумму в крупном агентстве.
В первый раз за весь день он улыбнулся.
Мэйн взял из бара бутылку Джима Бима и жадно прильнул губами. Жидкое болеутоляющее согрело его ноющую грудь и уняло боль в кровоточащей руке, которая, судя по всему, нуждалась в срочном наложении швов. Он подошел к музыкальному центру Fischer и крутанул ручку настройки радио здоровой рукой. Зазвучали звуки радиостанции классического рока. Это была единственная безопасная частота из всех – на ней не крутили его песни. Творчество Мэйна было слишком современным, слишком модным. На этой станции звучали только записи 60х и 70х. Он сразу же узнал песню – это была «Мне не нужен врач» группы Humble Pie. Это был сырой рок, тот рок, что сподвиг его к собственной музыкальной карьере. Затем были Allman Brothers. Мэйн почувствовал себя провинившимся ребенком в ожидании наказания.
Пока шла реклама, он зашел на кухню за пивом. Из динамиков какая-то сеть музыкальных магазинов обещала самые низкие цены на компакт диски. В качестве фоновой заставки рекламного ролика звучала «Без тебя». В глазах защипало, но слез не последовало; Мэйн осознал, что где бы он не находился физически, ему было не спрятаться от себя. С чувством выполнения долга он подошел к стереосистеме и дернул приемник обеими руками. Понадобилось несколько сильных рывков, чтобы электронные огоньки потухли. С отодранной коробкой в руках он сделал шаг назад, обрывая провода. Обезумевший и задыхающийся, он подошел к огромной стеклянной двери, ведущей на балкон. Он выпустил из рук сломанный приемник и отодвинул засов двери. Свежий воздух ворвался в комнату. Взбудораженный порывом прохладного ветра, он вышел на балкон и выглянул вниз. Его черный блестящий Бентли стоял на стоянке прямо под балконом. Мэйн поднял с пола радиоприемник, перегнулся через перила балкона и швырнул коробку в автомобиль. Спустя несколько секунд размышлений, попадет он в цель или нет, Мэйн с удовлетворением заметил, что по пробитому насквозь лобовому стеклу машины поползли глубокие трещины. После чего пошел за очередным пивом. Мэйн с силой рванул на себя дверцу холодильника. Она резко отворилась, при этом из холодильника вывалилась на пол часть его содержимого. Дверца осталась висеть на одной петле. Мэйн схватил пивную банку, наполовину осушил ее одним глотком и швырнул в сторону стенда с гитарами сильным броском, достойным чемпиона по игре в бейсбол. Банка едва-едва не попала в любимицу его коллекции - Sunburst Les Paul 57 года. Не отводя глаз от гитар, он взял еще одно пиво из покалеченного холодильника.
Эти гитары были для него приемными детьми, и каждую из них он любил по-своему.
С каждой из гитар были связаны свои воспоминания, и каждая обладала способностью творить чудеса. То, что он уважал и чем восхищался больше всего. До этого дня.
Сейчас же ему было плевать на то, как дороги ему были когда-то все они, и на то, насколько они были ценны, - ему хотелось только ощущать боль, и ничего кроме. Боль приближала его к реальности. Приближала его к Элизабет. Он дарил миру музыку, очень хорошую музыку, и просил взамен немногое. Кусочек пространства для творчества, отдачи извне и покоя. Вместо этого он получил больше материальных ценностей, чем смог бы употребить за всю жизнь, больше денег, чем ему было под силу сосчитать, и ничего, за что стоило бы бороться дальше. Не так давно он бы из кожи вон лез, чтобы иметь все это. Сейчас же, получив этот жирный кусок, он мечтал, чтобы его забрали обратно. Вид с покоренной им высоты не был далеко не так заманчив, как ему когда-то казалось. Плоды его художественного самовыражения, в которое он вкладывал душу, ставились записывающей компанией на конвейер, чтобы приносить кому-то капиталы. Он очень быстро разочаровался в системе, но что ему оставалось делать? Без этой индустрии он не мог делиться своей музыкой с миром. Как бы ни старались примирить его с этим, деньги никогда не заместят музыкальные ноты. Он посвятил себя музыке, потому что еще в раннем детстве всей душой полюбил рок-н-ролл. Это были его люди, люди, в честь которых он творил, перестав творить для себя самого. Почему же тогда он не может спать по ночам?
Ответ стоял перед глазами.
Он убьет свои гитары. Если бы не они, ничего этого не было бы. А Sunburst Les Paul 57 года он оставит на сладкое. Он с жадностью допил пиво. Budweiser стекало ручьем с подбородка. Когда банка опорожнилась, он смял ее и пнул в сторону, как футбольный мячик. Свирепо схватив Les Paul Black Beauty, он расшиб ее одним яростным ударом о стену. Поднял над головой раритетную Telecaster и обрушил на кофейный столик, разбив его вместе с гитарой. Затем взял еще одну Les Paul и, расмахивая ей, словно бейсбольной битой, крушил ей все на соем пути, пока не отвалился гриф.
«Чертова дешевка» - прорычал он.
Ему показалось, что он слышит какие-то ритмичные звуки. В его голове стучали на барабанах?.. Несколькими секундами позже до него дошло, что кто-то из соседей стучит ему в стену.
«ЧТО, ГРОМКОВАТО ТЕБЕ, ДА?» - прокричал Мэйн по направлению к стене, от которой исходил звук.
Стук не прекращался.
«НЕ ЗЛИ МЕНЯ, УБЛЮДОК!»
Тук-тук-тук-тук-тук.
«Я ПРЕДУПРЕЖДАЮ ТЕБЯ, КОЗЕЛ!»
Тук-тук-тук-тук-тук.
Мэйн пошел к ночному столику в спальне. Он взял кокаин, насыпал на тыльную сторону здоровой руки приличную горку и слизал. Зубы и десны свело моментально. На столе была пачка Марльборо. Он взял сигарету и зажег. Глубоко затянувшись, прислушался.
Сосед все еще стучал. Пепельница была до верху набита окурками, так что Мэйн положил сигарету просто на край стола. Ему не хотелось разборок, но идиот за стеной не желал униматься. Он подошел к сейфу, взял Smith & Wesson .357 Magnum и вышел из спальни.
«НУ ВСЕ, СУКА, ТЫ НАРВАЛСЯ»
Тук-тук-тук-тук-тук.
БАХ! БАХ! БАХ!
Он трижды выстрелил в и без того изуродованную стену. Стук сразу же прекратился. Мэйн улыбнулся. Он направил пистолет в один из висящих на стене платиновых дисков и размозжил выстрелом сияющий кружок. Прицелившись в телевизор, отправил на тот свет и его. Осталась одна пуля. С трепетом он сжал оружие. Он мог сейчас легко отправиться к Элизабет; всего одно нажатие на курок. Мысль была заманчивой. Может, в следующей жизни ему повезет? Закрыв глаза, он медленно поднял пистолет. Курок был прямо под багряным от крови указательным пальцем. Дуло так приятно холодило висок. Готовясь, он приоткрыл глаза. Прямо перед ним, будто насмехаясь, висели еще две гитары Les Paul. Когда-то эти музыкальные инструменты были святыней для него. Он с любовью отдавал им годы тренировок. Гитары были его страстью, его экспрессией, его лучом света. Все это изменилось с одной песней. Теперь эти гитары были воплощенным напоминанием о том, что Мэйн никогда больше не станет тем, что был раньше.
«Могу я, б****, умереть достойно?» - подумал он, свирепея.
Он даже свести счеты с жизнью не мог без вмешательства музыки. Дрожащая рука опустилась и вытянулась в направлении гитары. Раздался страшный грохот, и в стороны полетели деревянные щепки. Он склонился, чтобы осмотреть огромную дыру, проделанную им только что в теле гитары. Она определенно была мертва, но этого было недостаточно. Он поднял остатки инструмента и бросил их в стеклянную дверь. Подошел к краю балкона. Там, внизу, вокруг его искалеченной роскошной машины собралась небольшая толпа.
«Кто-нибудь хочет автограф?» - выкрикнул он, сбрасывая разбитую гитару.
«Подождите, подождите, у меня для вас есть еще кое-что!» - и он бросился в спальню.
Забытая им на краю столика сигарета упала вниз, сброшенная сотрясением пола от его тяжелых шагов, и задымилась на толстом ковре. Мэйн запустил руки в сейф, набрал в пригоршни сотенных купюр и, не дожидаясь пока публика внизу разбежится, вернулся на балкон.
«Не говорите, что я с вами ничем не делился» - прокричал он, вышвыривая деньги в воздух. Несколько зевак настороженно отступили, но едва стало ясно, что это конфетти – из купюр, ринулись к балкону. Мэйн помахал столпившимся и возвратился в комнату.
Осталась одна гитара.
Он уставился на редкий инструмент, любуясь его красивой расцветкой. Недаром этой гитаре дали название Sunburst (Солнечная вспышка). Оттенки красного, оранжевого, желтого разливались по деревянному корпусу. Он предпочитал Sunburst всем гитарам. У него было около двух дюжин «запасных» гитар, но именно эту он купил сразу после подписания его группой Suicide Shift контракта на запись пластинки. Таким образом он «наградил» себя за этот успех. С помощью этой же гитары он написал «Без тебя». Он уважительно подошел к ней, с нежностью взял в руки и сел на пол по-турецки. В глубине души он был рад, что не разрушил это сокровище. Правая рука нестерпимо болела, но он хотел играть. Кровь капала с его руки и стекала по изгибу гитары. Мэйн зачарованно наблюдал за этим. В каком бы наркотическом угаре он не был, его пальцы никогда не предавали его, и гитара всегда откликалась на его зов. Он принялся наигрывать что-то напоминающее Хендрикса. Но внезапно остановился. Что-то в этом проигрыше заставило его вздрогнуть. Он не мог продолжать. Что-то в этих звуках напомнило ему партию из «Без тебя». Набрав воздуха в легкие, Мэйн попытался продолжить игру. Миллионерам вроде Мэйна Мэнна плакать не положено. Они выше слез. Или, по крайней мере, считается, что так. Мэйн Мэнн был не более чем Стивен Мэйнард Мэндрейч, талантливый паренек, способный ловко бегать пальцами по натянутым на деревянную основу струнам. Он наиграл один из своих самых любимых риффов – «Не верь ни слову» из Thin Lizzy. Хотя усилитель не был подключен, мелодия звучала точь-в-точь. С последним перебором струн он замер и задумался. Ему нравилось ощущать инструмент в своих руках. Нравилось заставлять струны оживать. Нравилось просто держать в руках любимую гитару. Рассудок злорадно напомнил ему, что точно так же ему нравилось чувствовать в своих руках Элизабет. Он быстро поднялся с пола и отбросил гитару прочь. Она упала, громко бряцнув струнами.
Он вперился глазами в гитару, думая о Элизабет. Они обе доставляли ему такое блаженство, а он никогда не находил в себе умения отблагодарить должным образом. Он никогда не говорил ей правды о том, что она для него значила, о том, как он любил ее, а когда почувствовал себя готовым сделать это, песня заставила его замолчать. Если бы она хотя бы была жива… Но песня была искренней, и он хотел сыграть для нее. Пусть даже ее тело не было физически рядом с ним, он мог спеть для того, чтобы она услышала его в раю. Он хотел играть, но боялся даже прикоснуться к гитаре.
И тут Мэйн увидел выход. Он подобрал почти пустую бутылку виски и выпил оставшееся на дне. Бутылка беззвучно выскользнула из ладони. Пьяный и удолбанный вусмерть, он на ватных ногах побрел к пианино. Огонь от тлеющей на ковре сигареты добрался до пуховой накидки дивана. Накидка вспыхнула, и пламя быстро распространилось. Разбросанная одежда легко загоралась, и скоро вся спальня была охвачена огнем.
Еще несколько часов назад, прошедших словно в забытье, жизнь Мэйна со всеми ее тяготами, была жизнью, о которой мечтали миллионы. Это все было грезами, а он – звездой, рок-героем. Сейчас же он вернулся к себе, каким был изначально, и все остальное не имело значения. Его сердце разрывалось, и впервые за долгое, долгое время он почувствовал себя снова человеком. Наркотическим угаром он заглушил в себе дух. Он позволил своим собственным порокам угробить его здоровье и личностный рост. Он умышленно ослепил себя, боясь смотреть в глаза своей судьбе, взглянуть на свое предназначение в этом мире. Единственный путь для него снова обрести эту истину – играть свою музыку. Он мягко тронул клавиши из слоновой кости, извлекая из них рожденную им мелодию. Как бы не болела израненная рука, он упорно продолжал. Он обязан был играть в эту минуту для Элизабет и всех остальных ангелов. С каждым прикосновением к клавишам, с каждым аккордом, с каждой музыкальной фразой его внутренняя боль немного отступала. С каждой сыгранной нотой он сливался с музыкальным потоком все сильнее.
Обливаясь потом, Мэйн почувствовал вокруг себя движение. Он пытался не обращать на него внимания, пока это было возможно. Обернувшись наконец назад, он увидел вырывающиеся из дверей спальни огромные языки пламени. Сначала он подумал, что бредит, но удушающий жар огня был слишком реален, и он подбирался все ближе. Его любимая гитара уже умирала, объятая пламенем. Он хотел бы спасти ее, но было уже поздно. Он не желал останавливаться в своей музыкальной импровизации. Элизабет слушала. Каждый раз, касаясь клавиш, пальцы оставляли на них багряные следы. Израненные вены вздувались на предплечьях, по лицу струился пот. Все, чего он всегда хотел от жизни, было играть музыку, и вот он делал это. В это мгновенье он ощутил себя свободным от всех демонов. Он собрался с духом и запел естественным для себя хриплым голосом – «Без тебя». Толстое ковровое покрытие превращалось в одну сплошную огненную воронку; стена огня накрыла пианино. Ему не могло быть еще более плевать на это. Пока пламя поглощало квартиру, Мэйн не издал ни единого звука и не упустил ни единой ноты.
Конец.